Отправлено: Валерий Тихонов 22:29 25/07/08
Нечего и говорить, что со следующего дня наша разновозрастная четвёрка превратилась в пятёрку, не расстававшуюся до конца турнира.
А до этого — до этого были несколько совершенно фантастических по своим последствиям шахматных партий с Кириллом.
Со мной дети ещё никогда не играли так.
Мы с ним формально были равны по шахматной классификации — у обоих был первый разряд. Проблема моя была в том, что шахматами я серьёзно начал заниматься уже будучи взрослым, все их премудрости постигал сам, по книжкам, и, скажем, позиционное чутьё мне никто не «ставил». Мне, чтобы позицию оценить, приходилось раскладывать её на составляющие и пытаться алгебраически оценить сумму факторов, чтобы в конце концов понять, что тут важнее: сильные пункты, которыми противник владеет в моём лагере, или же открытая линия, которая есть у меня. Удавалось это, понятно, не всегда. А вот у Кирилла была школа, и позицию он воспринимал в качестве некоего образа, не занимаясь сложением позиционных элементов на пальцах.
Так вот, я первый раз в жизни видел, чтобы мой юный партнёр искренне огорчался по поводу плохих ходов своего взрослого соперника. Порой он не выдерживал и начинал учить меня уму-разуму:
— Валера, ну ты чего делаешь, куда ты ладью-то уводишь? Надо было пешку двигать вперёд — я ж её брать вынужден — и линию вскрывать! Ты посмотри, как ты пассивно стоишь, у тебя же единственный шанс прорваться на ферзевом фланге. А после этого хода у тебя вообще никакой контригры нет!
Надо сказать, что дальнейшее течение партий только подтверждало его правоту.
Кирюшкина наука пошла мне впрок немедленно: я обыграл в следующем же туре белым цветом кандидата в мастера спорта, рейтинг которого превышал мой пунктов на 300. Правда, противник всё сделал сам: он пожертвовал фигуру за атаку, я не без труда, но отбился, а фигуру не отдал. Проверять мою технику реализации лишнего слона он не стал и сложил оружие.
Восьмой тур турнира начался забавно: мы затеяли перед партией беседу с моим пожилым партнёром, брат которого в своё время приехал работать в Ухту нефтяником, да так и остался там, приобретя даже российское гражданство. Когда же мой соперник сказал, что у него родственники есть, таким образом, почти везде, сидевший за соседним столиком Артём ехидно вставил:
— А в Конго у вас родственников нет? Там тоже нефть добывают.
Шутка не прошла даром. Когда к моему партнёру подошёл его коллега и спросил, с кем он сегодня играет, тот, улыбнувшись, ответил:
— Я-то с россиянином. А вот у тебя противник из Конго.
В общем, партию восьмого тура я тоже выиграл. В девятом сделал ничью, а в десятом вообще произошла удивительная вещь. Я разыграл чёрными боковой вариант русской партии, и противник через девять ходов предложил мне поделить полагавшееся за эту партию очко пополам. Я настолько обалдел от такого уважения к творческому наследию Петрова и Яниша, что согласился и пошёл смотреть на партии последнего тура детского турнира — он заканчивался на день раньше.
Кирилл, закончив свою партию, вышел из зала жутко недовольным собой:
— Четырнадцатое место! Одна радость, что не тринадцатое, — грустно улыбнулся он. — Я же когда-то вторым был в Сибири, а с такой игрой ведь и в двадцатку не попаду!
— В Сибири?! — я чуть не вскрикнул от удивления. — Кирилл, а ты откуда вообще?
— Из Читы.
Вот тут я, заядлый путешественник, для которого одно из главных удовольствий на свете — наматывать на колёса километры дорог, впервые в жизни пожалел, что никто до сих пор не изобрёл телепортацию.
Вечером того же дня я, лёжа на кровати с закрытыми глазами, услышал такой тихий стук в дверь, что подумал, что сплю и он мне снится. Но всё же решил проверить и глаза открыл.
На пороге комнаты стоял Кирилл и смотрел на меня извиняющимся взглядом, думая, что, может быть, разбудил:
— Валера, я только хотел сказать тебе… ты завтра приходи на пляж пораньше… ну на час хотя бы, ладно?
Завтра был последний день турнира. И потом по домам.
Я, конечно, пришёл. И конечно, никого из наших там не было.
Я решил, что подожду полчаса и пойду на торжественное закрытие детского турнира — посмотреть, как нашим ребятишкам награды раздают.
Идти одному, однако, не пришлось.
Кирилл всё-таки пришёл меня искать.
Владимир Андреевич в конце концов решил пойти с ним на награждение, хотя приз Кириллу не светил. А пока послал его за экземпляром турнирной таблицы. И Кирюшка на обратном пути нашёл-таки минутку забежать на пляж.
Он же знал, что я буду его ждать.
Я, честно говоря, не ожидал такого. Обычно ребятишкам его возраста такая ответственность не свойственна. Да и какие могут быть претензии — они пока не совсем свободны в своём выборе. Скажут сидеть дома — будешь сидеть, возьмут куда-нибудь с собой — придётся туда идти. И если бы он не нашёл способа меня предупредить, я бы, конечно, был не в обиде.
Но он ведь его нашёл.
А на пляж мы отправились потом. Вдвоём. Не по бульвару, как обычно, а по берегу, где не было никого. После того, что было на закрытии, рядом любой человек был бы лишним.
Закрытие началось не вовремя, поскольку задерживался главный судья. И Кирилл, учившийся в школе с углублённым изучением английского, вдруг спросил меня:
— Слушай, а как в данном случае будет по-английски «опаздывать»? «To miss»?
— Ну, я бы не так перевёл, — ответил я. — Тут скорее «to be late» катит. Вот «miss the train» или «miss the plain» можно сказать, когда ты что-то упускаешь. Здесь-то закрытие от него никуда не денется. А вообще «miss» — очень многозначное слово. Вот, например, «I miss you» значит «мне тебя не хватает», так говорят, когда очень скучают по кому-то. Видишь, как много можно выразить всего двумя словами — «I miss...»
Тут Кирилл посмотрел на меня грустными-грустными глазами и почти беззвучно прошептал:
— Я опаздываю...
Может, я услышал то, что хотел услышать.
А может, это действительно было такое зашифрованное послание.
Потому что о некоторых вещах невозможно говорить прямо. И бывают минуты, когда кажущиеся совершенно бессмысленными вне контекста фразы прошибают гораздо сильнее, чем сказанные «в лоб».
В такие вот минуты и хочется жить.
Чтобы когда-нибудь испытать что-то подобное ещё и ещё.
И лицо как будто бы обдаёт тёплым ветром. И ветер этот, совсем не злой и не колючий, всё же едва не выжимает слёзы.
Каждому ведь хочется, чтоб его любили. Хотя в наше время говорить об этом в таком контексте несколько боязно.
Был такой известный древнеримский поэт, почти мой тёзка — Гай Валерий Катулл. Очень необычный для того времени и близкий скорее нам. Так вот, ему, когда он писал о любви, приходилось долго объяснять, что это чувство в его стихах похоже на любовь матери к сыну или брата к сестре, а не на ту «любовь», которую демонстрирует воробей, прыгающий на воробьиху перед всем городом. Потому что римлянин той эпохи, когда говорил, что он кого-то любит, в большинстве случаев подразумевал, что он кого-то как минимум хочет. Или он кого-то уже.
Прошло больше двух тысяч лет, а опять приходится объяснять то же самое.
Люди снова разменяли миллион на мелкие монеты. Пляжные репродукторы вон раз по двадцать на дню крутили какой-то хит сезона с припевом «мои губы заняты твоими губами», и всё остальное было в том же духе. На радость гуляющим по бульвару курортникам.
Вот этот бульвар мы им и оставили.
Хотя Владимира Андреевича мы зря не предупредили. Кирилл только отмахнулся, мол, он в принципе и так знает, куда я собираюсь. Но когда Кирюшкин тренер пришёл на пляж, стало понятно, что тому, что он знал об этом только в принципе, он был сильно не рад.
Мне он ничего не сказал, мне и без слов всё было понятно. Я же сам, когда мы с ребятами впятером бесились на волнах, выныривая, первым делом оглядывался — все ли рядом?
Хотя и волны были небольшие, и никакой ответственности — ни юридической, ни моральной — я за ребятишек не нёс, родители же были с ними.
А тут выходишь из зала, а человечек, за которого с тебя спросят в случае чего, ушёл неизвестно с кем и неизвестно куда. Ну разве так можно было?
Мне сразу вспомнился печальный эпизод, случившийся на каком-то из ралли Париж — Дакар, когда один мотоциклист разбился в пустыне после завершения этапа. Казалось бы, опытнейший мотогонщик, который прошёл этап, где надо быть быстрее всех, надо рисковать, не мог погибнуть тогда, когда ни с кем гоняться уже было не надо. А оказалось, что это возможно — просто после предельной концентрации на соревновании он решил, что теперь можно расслабиться немного. И это стало обстоятельством роковым.
Мне был урок: если шахматная партия завершилась — это не значит, что можно мозги отключить.
С Кириллом Владимир Андреевич поступил ещё интереснее, показав, что он не только шахматист сильный, но и педагог понимающий. Он не стал на него орать или запирать в наказание в гостинице. Он просто отправил его за ближайший валун отжиматься. Причём выполнение задания не проверял: назвал только достаточно большую цифру и пошёл в море.
Знал, что тот всё сделает честно. И что мы оба поймём, что так поступать больше не надо никогда.
А после был ещё последний, одиннадцатый тур. Я сидел за столиком, когда Кирилл подошёл ко мне и спросил, с кем я играю.
Я назвал фамилию противника.
И тут Кирюшка, обычно весьма сдержанный в выражениях, вдруг произнёс:
— Ну, Валера, ты его сегодня должен порвать!
Я давно не выигрывал партий в таком стиле.
Противник дал возможность применить агрессивную систему четырёх пешек в староиндийской защите, и я, обычно весьма осторожный игрок, полез атаковать. Играл очень небезошибочно, прозевал противнику обратно пожертвованную им пешку, а потом умудрился не заметить проигрыш качества на ровном месте, но атака была столь энергичной, что и это помехой не стало.
Выяснилось, что качество нельзя было брать: польстившийся на ладью слон покинул очень важное поле, и король через два хода был вынужден пойти под коневую вилку.
Я выиграл ферзя и нашёл ещё один чёткий ход: жертву коня, блокирующую большую диагональ. В случае взятия коня я в ответ съедал ладью, и противник оставался с одиноким слоном против моей сильнейшей фигуры.
Брать коня он не стал, попытавшись создать матовые угрозы — мой король тоже был не красавец. Но эти угрозы ладье мешал превратить во что-то реальное всё тот же злополучный слон. И отклонение жертвы привело к форсированному мату.
В итоге я набрал половину возможных очков, после провального старта показав впечатляющий финиш — 4 из 5! И ни одной проигранной партии с тех пор, как Кирилл меня как следует встряхнул.
— Мне твоих наставлений раньше не хватало, — с улыбкой сказал я, когда Кирюшка со своим тренером встретились мне на выходе из турнирного зала. — Ты сказал «порвать» — я так и сделал.
— Очков-то у тебя в итоге сколько? — иронично спросил Владимир Андреевич. Может, он подумал, что я хвастаюсь?
— Пять с половиной.
— А, ну тогда неплохо.
У него у самого на пол-очка больше было. Так что мой результат был вполне достойным, особенно на фоне ужасающего старта.
Вечером того же дня состоялось весьма нетрадиционное мероприятие: отдельная церемония закрытия турнира для российской делегации. Дело в том, что церемония основная должна была пройти в понедельник ближе к полудню, а курсировавший раз в неделю чартер из Констанцы в Москву вылетал в тот же день ранним утром. А поскольку россияне составляли традиционно чуть ли не половину участников, игнорировать их нужды организаторы не могли.
Я пришел в зал, когда Сашка, которому не повезло встретиться со мной в третьем туре, выпытывал у Александра Альбертовича — московского шахматного деятеля, известного устройством в городе массовых детских турниров, самым удачным моментом в которых был устраиваемый для организаторов заключительный банкет — нет ли у него шансов получить юниорский приз. Шансов не было, потому что приза такого не было, но вопрос Сашка, надо сказать, сформулировал очень своеобразно:
— Александр Альбертович, — спросил он, — а шахматисты до скольких лет детьми считаются?
Адресат вопроса воспринял такую формулировку как издевательство, о чём в открытую и заявил, не сказав ничего по существу.
Сашкина обида приняла карикатурные формы:
— Он что, думает, я издеваться не умею? — в запале говорил он мне. — Да если бы я поиздеваться хотел, я бы спросил, сколько у него очков!
Пришлось признать, что это было бы жёстко: Александр Альбертович, имея после шести туров «единичку» в таблице, скис и выбыл из турнира, по его окончании, естественно, заняв чистое шестьдесят девятое место. Оно же последнее.
Не достигнув взаимопонимания с одним представителем молодёжи, обладатель 69 места решил сделать что-то приятное другому, принявшись утешать грустного-грустного Кирилла:
— Кирюшка, ты диплом-то свой видел? Достань, посмотри, какой красивый! А приз ты ещё выиграешь, приезжай к нам в Москву на турниры, мы тебя чем-нибудь наградим.
Смешные вы, взрослые, временами, честное слово.
На нём же не потому лица нет, что приза не дали, а потому, что так не хочется надолго расставаться с морем, солнцем и новыми друзьями. А вы к нему с дипломом (который всем игравшим в детском турнире давали просто за участие), прямо как к грудничку с погремушкой.
Совсем погрузиться в уныние не дал пришедший с мамой Василий, который попросил меня на «бис» процитировать эколого-образовательный стишок, рассказанный как-то на пляже. История была такова. В пору, когда я ещё работал в одной общественной природоохранной организации, нам прислали спецвыпуск какой-то смоленской газеты, целиком заполненный виршами местного автора, призванными, по его замыслу, служить благому делу экологического образования дошкольников. Газета стала хитом надолго: детсадовцам в ней предлагались для чтения такие строчки как «в речку спустили фекальные каки — в речке погибли все рыбы и раки» или «там лишь остатки сгоревшего корда — их привезла чья-то пьяная морда». Но главным украшением выпуска стало следующее произведение:
У ёлки пушистой срубили верхушку,
Чтоб дома на ёлку повесить игрушки
И радостно встретить с семьёй Новый Год.
Так мог поступить лишь моральный урод!
Не будет ни завтра, ни нынче он счастлив —
Ведь ёлочку четвертовал он на части.
Ему б самому кое-что отрубить!
Не будем живую природу губить!