Отправлено: Валерий Тихонов 22:31 25/07/08
У Кирилла в запасе тоже была история: он родился ровно в день одного из самых главных в России государственных праздников, и оказывается, родители до пяти лет ему вешали лапшу на уши, говоря, что салют за окном — в его честь. Как иронично заметил Кирюшка, «правду было узнать так же грустно, как и то, что Деда Мороза не существует».
Тут я, конечно, не мог удержаться от цитаты из Сергея Мостовщикова: «Самый трагический момент в жизни ребёнка наступает тогда, когда он узнаёт, что Микеланджело и Рафаэль — это не черепашки-ниндзя, а великие итальянские художники эпохи Возрождения».
Кирилл шутку оценил. На его смех даже прибежал маленький Владик и потребовал объяснить, чего это мы тут так веселимся. Я задумался, что ему ответить, и в конце концов решил прямо сказать, что для того, чтобы это понять, надо быть чуточку постарше — если он вдруг обидится, приведу цитату ещё раз, пусть убедится сам.
К моему огромному удивлению, никаких обид не было. Вообще мы иногда совершенно не представляем себе реакцию малышей на наши слова. Я вот, помнится, ехал как-то в московском автобусе, а рядом со мной сидела женщина с сынишкой лет трёх на коленях, и тот её вдруг спрашивает: «Мама, а откуда я взялся?» И она даёт ему замечательный по своей простоте ответ: «Я тебя родила».
Возраст, в котором этот малыш находился, часто называют «возрастом почемучек». Я думал, что ребёнок её засыплет вопросами: «А что это? А как это?» К моему огромному удивлению, ничего подобного не произошло: ответом он был полностью удовлетворён. А взрослые часто так боятся быть честными, что начинают нести всякую фигню про аистов и капусту...
После вечернего закрытия у меня было ещё два дня на море, и всё-таки последним был именно этот. Да, потом была ещё основная церемония закрытия, где мне даже вручили футболку с символикой турнира (то ли за то, что я помогал судьям выбирать фотографии для дипломов российских участников, то ли потому, что был единственным русским, вообще на эту церемонию пришедшим), было блуждание по рынку в поисках отходящей черешни, было купание в солёной воде, но всё это было не то.
Даже солнце куда-то ушло и больше толком не показывалось. Скучно ему было без моих мальчишек.
И песок на пляже был каким-то холодным и неприятным. Только радио, как прежде, надрывалось очередным: «Я люблю тебя безумно, и в тебе — вся жизнь моя...»
Странное это чувство — покидать город последним.
Город маленький, население и до десяти тысяч не дотягивает, однако же со своей городской легендой. Легенда гласит, что когда-то Эфорие-Норд был вотчиной румынской мафии, которая заправляла здесь всей курортной инфраструктурой. И вот однажды, когда две сотни наиболее высокопоставленных мафиози собрались на одном из пляжей на отдых, со стороны моря прилетел вертолёт без опознавательных знаков и расстрелял всех, не выпустив с пляжа ни одного человека. Какие события легли в основу легенды — судить не берусь.
Идёшь к вокзалу в опускающихся сумерках и узнаешь здания, которые когда-то служили турнирными залами, а теперь стоят заброшенными в ожидании новых хозяев, отели, в которых когда-то размещался, ресторанчики, в которых когда-то обедал, теннисные корты, на которых мы проводили когда-то время после партии. И ты всё это — такое знакомое — оставляешь, может быть, ещё года на три, дав этому всему шанс в очередной раз измениться до неузнаваемости. И никого рядом с тобой.
Здесь воздух всегда от солёной воды волглый,
И голос твой тонет в разноязыком гаме.
По этому городу можно ходить долго,
Особенно если ходить по нему кругами.
Короткий закат здесь почти что не розовеет —
Тут всё-таки юг, так что солнце садится резко.
А улицы здесь, расходясь, образуют веер
От почты к бульвару Тудора Владимиреску.
От планов бумажных здесь никакого толку —
Теряешься в складках румынского оригами.
По этому городу можно ходить долго,
Особенно если ходить по нему кругами.
1854-й скорый до Сучавы, поезд, не раз увозивший меня из Эфорие-Норд под вечер, не подвёл и на этот раз. На нём до Бузэу, а дальше пассажирским в Бухарест, на Бессарабский вокзал.
Бессарабский вокзал — это такое довольно странное образование, представляющее собой дальние тупики Северного. Тем не менее он считается отдельной пассажирской станцией, и имеет даже свою станцию метро.
Я на сей раз в подземку не полез, дойдя пешком до площади Победы. Там был уже знакомый 783 автобус, двадцать минут неторопливого перемещения в пробке — и вот я уже снова в аэропорту Бэняса.
Вот теперь пришла пора обещанных впечатлений. Когда я увидел зал вылета этого аэропорта, мне сразу вспомнился комментарий к одному из отчётов моего друга-путешественника Саши Фетисова: «Песец хорош, когда это зверёк, а не событие».
Так вот, в Бэнясе это, безусловно, событие. Причём перманентное.
Представьте себе терминал размером примерно с автовокзал в подмосковных Озёрах, где помещаются шестнадцать стоек регистрации, названия пунктов назначения над которыми пишутся на оргалитовых табличках в силу отсутствия электронных табло. Причём войти в этот терминал с первого раза невозможно, ибо хвосты очередей на регистрацию к первым трём стойкам вылезают на улицу и перекрывают вход напрочь. А после того как вам всё же удалось получить посадочный талон, вас ожидает ещё и очередь на пограничный контроль, представленный четырьмя стойками на весь аэропорт!
Дело в том, что пассажирские помещения этого аэропорта не претерпевали серьёзной реконструкции с сороковых годов прошлого века, а рейсы там отправляются примерно раз в полчаса, причём только за последние пять лет количество пассажиров, воспользовавшихся этим аэропортом, выросло с тридцати тысяч в год до одного миллиона.
Я, поскольку ничего в багаж не сдавал, получил квиток на посадку в числе первых, однако к тому моменту как погранцы поставили мне в паспорт выездной штамп, самолёт уже десять минут как должен был улететь.
Этому, конечно, способствовала не только очередь, но и сами погранцы. Они почему-то отнеслись ко мне с подозрением: долго рассматривали мой вид на жительство, подносили его к глазам под разными углами, сгибали в разных направлениях и попутно задавали какие-то странные вопросы, переходя с румынского на английский и обратно. В конце концов удалось понять причину их недоумения. У меня в паспорте было несколько румынских виз, на которых стояла категория SP (спорт). Вот они почему-то и решили, что я должен был покидать Румынию с толпой товарищей по команде, а я был один. Когда я пояснил, что под спортом имелись в виду шахматы, старший наряда облегченно вздохнул:
— А, так вы шахматист? Ну тогда счастливого пути!
Я же говорил, что шахматы — полезная вещь для путешественника. Паспорт мне был наконец возвращён. Но вот интересно, они что, всерьёз считали, что если у меня больше одной спортивной визы, то я теперь всю жизнь обречён ездить в их страну только на соревнования?
К тому моменту, как румынские пограничные власти перестали меня мурыжить, набралось уже достаточное количество счастливцев, прошедших их тщательный контроль, и нам подали автобус. Пассажиры бодренько загрузились из него в самолёт, который, однако, взлетать не торопился. Минут через десять кто-то не выдержал:
— Простите, а мы кого-то ещё ждём?
— Ага, — с обречённым спокойствием сказала стюардесса, — на борту ещё сорока человек не хватает.
По салону прокатился тяжёлый вздох.
Если верить стюардессе, среда в Бэнясе — это особенно неудачный день. Поскольку туристические компании считали его наименее загруженным, они именно на него стали ставить свои чартеры в Египет и Турцию, в результате чего день быстро превратился в наиболее загруженный, с чем уже ничего поделать было нельзя.
Я стал очень понимать авиакомпанию EasyJet, которая посмотрела на это безобразие и перебралась в другой бухарестский аэропорт Отопень. И впрямь лучше больше заплатить за обслуживание, чем терять деньги на задержках рейсов.
В конце концов взлетели и с опозданием на час приземлились в Дортмунде. У немцев, что характерно, мои документы никаких подозрений не вызвали, пограничник только позвонил куда-то наверх уточнить, нужно ли мне в паспорт ставить печать. Наверху решили, что не нужно, и паспорт отдали так.
Я посмотрел на часы, на схему дортмундского гортранса и решил в город не ехать. В немецких аэропортах тоже вполне неплохо. Хотя после Бэнясы даже аэропорт Шарьи покажется верхом совершенства.
Кстати, первый раз в жизни я пересаживался с самолёта на самолёт, не покидая пределы аэропорта. Что позволило мне быть на регистрации в числе первых, получив категорию А — вторую после тех, кто право войти в самолёт раньше других купил.
Пока стоял, увидел очень поучительную сценку. Стояла молодая мама с малышом в коляске. И ребёнок в какой-то момент начал плакать и пытаться из этой коляски вылезти. А мама ему стала предлагать то соску, то бутылочку с молоком. Малыш от всего отказывался и плакал ещё громче. У меня первая мысль была: что ж ты делаешь, он же выбраться хочет, это ж очевидно! Может, лямки ему давят, или сидеть надоело, мало ли что — выпусти его. Ан нет, когда мама достала ему коробку с ягодами и стала кормить, дитё и успокоилось сразу. То есть вылезти из коляски было не самоцелью, он просто знал, что ягодки вкусные где-то там.
Тут, конечно, можно себя утешить тем, что мама лучше постороннего наблюдателя знала, чего её ребёнок хочет, хотя и не сразу поняла, чего конкретно. А когда сам будешь на её месте, кто будет лучше знать? Вот то-то и оно, а ведь угадывать надо будет каждую секунду, если хочешь, чтоб вырос малыш таким же замечательным, как те вот мальчишки, которые дарили тебе столько радости все эти дни. Их родители такими воспитали, и ты фактически плодами чужого труда пользуешься, а сам вот — сможешь или нет?
Конечно, пока не попробуешь — не узнаешь, это да. Только пробовать надо вдвоём. И здесь тоже надо не ошибиться: у меня перед глазами уже не один пример того, как вроде бы готовые навсегда остаться вместе люди через год-другой, сразу почти после рождения сына или дочери — вдруг понимали, что им всё-таки не попути.
А очень не хочется, чтобы твой ребёнок видел тебя раз в неделю по воскресеньям, и то при лучшем раскладе.
Так и остаётся накапливать опыт, общаясь с чужими детьми. В надежде, что когда-нибудь пригодится.
Вот и в Кракове в первые же выходные я отправился на футбольное поле во дворе. Разумеется, первым меня заметил Кристиан, симпатичный парнишка с оранжевыми волосами (только попробуйте назвать его рыжим — обидится страшно и будет доказывать, что рыжий и оранжевый — это совершенно разные оттенки, чёрт возьми), которому недавно исполнилось четырнадцать. Кристиан вообще любит во всём быть первым, что иногда выливается в стремление помыкать всеми вокруг, которое приходится порой деликатно гасить. Но в общем-то он на лидерские амбиции имеет право: по крайней мере, на футбольном поле команду он в состоянии «завести» личным примером, хотя его, младшего и последнего ребёнка в семье, природа богатырским здоровьем не наделила — я вот не уверен, что в его возрасте вообще гонял бы мяч во дворе с такими диагнозами. Я по характеру, увы, всё-таки не боец, наверное, поэтому, меня так притягивает в людях то, чего самому не хватает.
— Дайте я пожму вашу руку, пан Валерий, — с гротескным энтузиазмом поприветствовал меня Кристиан и, обращаясь к ребятам, продолжил наставительно:
— Вы бы тоже поздоровались, что ли. Гордиться же должны, что у вас есть знакомые из России. Посмотрите, как россияне на чемпионате Европы сыграли и как мы!
Вот и утверждайте после этого, что в Польше, дескать, русских не любят. Хоть и говорил Кристиан всё это, как выражаются англичане, «с языком за щекой».
В общем, порубились мы в тот день славно. А после игры я пошёл домой. Отжиматься.
Надо же отвечать за свои поступки. Лучше поздно, чем никогда.
Скажу честно — у меня только в несколько приёмов получилось. Есть чему порой — и помимо шахмат — поучиться у своих младших товарищей...
А теперь — эпилог. Подведение итогов, так сказать.
Во-первых, выяснилось, что я небезнадёжен как шахматист. Особенно когда рядом есть кто-то, кто может качественно вправить мозги.
Во-вторых, мне как-то особенно остро стало понятно, что новые впечатления не должны заслонять старые. И радость от приобретения новых друзей тоже не должна затмевать собой благодарность к тем, кто был с тобой полжизни. Потому что не будь Артёма, к которому я так привык, что начало казаться, будто мы были вместе всегда, — я так бы и остался для Саши, Василия и Кирилла посторонним взрослым человеком, к которому надо обращаться на «Вы» и по имени-отчеству.
То есть — чужим.
Я хотел написать отчёт, а получилась повесть о самом главном из простых человеческих чувств. Русский писатель Александр Герцен говорил, что человек испытывает потребность в нём намного раньше, чем в любви. А польский писатель Леон Вишневский заметил, что оно, в отличие от любви, никогда не бывает безответным.
Я уезжал из России с лёгким сердцем, и если и жалел хоть немного о чём-то, так это о том, что не могу взять с собой тех, кто мне дорог. И что бы я там ни писал и ни говорил о покинутой Родине, частичка моей души навсегда останется в Москве.
А теперь ещё немного — в Чите, городе, в котором я даже и не был никогда. И ничего, что между ней и Краковом восемь часовых поясов.
Потому что — разве же это расстояние для тёплых ветров?